о.Арониус (o_aronius) wrote,
о.Арониус
o_aronius

Categories:
  • Music:

Current reading: Бруштейн, "Страницы прошлого"

На Флибусте выложили Страницы прошлого - практически забытую книгу Александры Бруштейн, посвященную ее театральным воспоминаниям.

Почему книга была забыта, вполне понятно: захватывающе писать о спектаклях, от которых не осталось и афиш, и артистах, известных разве что по фотокарточкам, умел разве что гениальный Власий Дорошевич. Тем не менее, "Страницы" читаются не без интереса, и не только в качестве наметок к культовой трилогии.

Ну и несколько интересных моментов. Как все помнят, один из главных героев "Дороги" - отец Бруштейн, виленский врач. Предок-медик появлятся и на "Страницах" - но не отец, а дед (видимо, тот самый, которого в "Дороге" незаконно произвели в генералы):

Ещё дедушка мой был постоянным театральным врачом в г. Каменец-Подольске. Должность театрального врача всегда и везде была бесплатная. Врач лечил заболевших актёров и присутствовал во время спектакля в зале на случай внезапной болезни кого-либо из исполнителей, или посылал вместо себя другого врача. За это врачу полагалось бесплатное место. Однако отношения дедушки с театром были сложнее, потому что дедушка искренно и действенно любил актёров. Труппы в Каменец-Подольске бывали чаще всего захудалые, посещался театр плохо. Актёры страдали от эксплуатации антрепренёров, от самовластия полицмейстера, зависели от вкусов зрителей, которые ходили в театр или не ходили. В последнем случае актёры со своими семьями голодали, должали квартирным хозяйкам, лавочникам, театральному буфетчику, а в конце сезона не имели средств на выезд из города. Дедушка не только лечил актёров, — он помогал им деньгами, хлопотами, связями среди местной интеллигенции, он устраивал сборы и подписки в пользу актёров, заболевших или впавших в нужду. Весь дефицитный театральный реквизит для спектаклей театр брал у дедушки, — скатерть, занавеску, диван, ковёр, буфет, сервиз, военный мундир или шинель (дедушка был военным врачом). Бывали вечера, когда чуть ли не половина обстановки и вещей из дедушкиной квартиры оказывалась унесённой в театр. .

Что же до отца, то он в "Страницах" не упомянут ни разу! Что, в общем, и понятно. Доктор Выгидский, конечно, приветствовал оккупацию и вообще был расстрелян нацистами. И тем не менее, лишний раз напоминать об отце-еврейском деятеле, депутате буржуазного парламента в 1952 году было в высшей степени неразумно.

Впрочем, в другом месте Бруштейн, напротив, проявляет немалую смелость. Рассказывая об одном провинциальном актере, она, в частности, пишет:

Венцом игры Роберта Адельгейма в роли Акосты почиталась сцена отречения в синагоге. Он и здесь был очень пластичен и картинно-красив (кстати, царское министерство внутренних дел особым предписанием запретило Адельгейму какие-либо ассоциации с внешностью Христа в костюме и гриме). Он перекрывал страшный рёв толпы статистов криком: «Молчи-и-ите все!» (Никто из зрителей, конечно, не знал, что статисты орут, как им приказано, всё, что вздумается, а Адельгейм пользуется при этом своими певческими данными и поёт это, как музыкальную фразу в опере.) Чтение отречения Адельгейм вёл приглушённым голосом, белым, без интонаций, поминутно прерывающимся, словно желая выпить эту страшную чашу поскорее, залпом, единым духом. Смертельно бледный, еле стоя на ногах, — его держали под руки, — он кончал чтение отречения глубоким обмороком, падая головой назад вниз по ступеням помоста. Тем сильнее был последний переход от полной прострации к яростному протесту, к отказу от всех компромиссов публичного покаяния. Заслуженно растоптанный и поруганный, — заслуженно потому, что он сам, добровольно предал свою правду, — Акоста восставал из праха, гневно отрекаясь от своего вынужденного отречения:
Моя душа — такой же гневный бог,
И с этих пор служу я богу мести!


И дело не только в том, что 1952 - не лучшее время лишний раз поминать еврейскую тему. Уриэль Акоста - одна из известнейших ролей Соломона Михоэлса. Которую он играл в театре, который уже 3 года как закрыт, а его последний руководитель арестован и вот-вот будет расстрелян. Вращаясь в московской театральной среде, не знать этого Бруштейн не могла. И тем не менее.

И еще один момент. В главе о Комиссаржевской Бруштейн несколько раз упоминает Меерхольда. И каждый раз - незлым тихим словом:

Именно эта «лучезарная» Гедда Габлер, поднятая на щит реакционной буржуазной критикой, была раскрыта в спектакле театра Комиссаржевской постановщиком Мейерхольдом... Такова была двойная победа Комиссаржевской — над Метерлинком и над Мейерхольдом. Последний и здесь делал всё, чтобы усилить реакционный замысел пьесы эстетизмом сменяющих одна другую живых картин, скопированных с полотен старинных мастеров живописи.

На момент выхода книги Меерхольда уже 12 лет нет в живых. Этого Бруштейн могла не знать, но об аресте точно знала.
Интересно, писала она искренне, или просто понимала, что если писать о Комиссаржевской, о Меерхольде не упомянуть нельзя, а упомянув, нельзя не пнуть? Судя по вегетарианскому по тем временам тону, напрашивается второй вариант, но Бог его знает.
Subscribe

  • Post a new comment

    Error

    default userpic

    Your reply will be screened

    When you submit the form an invisible reCAPTCHA check will be performed.
    You must follow the Privacy Policy and Google Terms of use.
  • 7 comments