Земную жизнь пройдя до половины или даже больше, аз, многогрешный, наконец-то внес свой скромный вклад в "серьезную науку" - тиснул статейку в сборнике ТРУДЫ ПО ИУДАИКЕ. ИСТОРИЯ И ЭТНОГРАФИЯ. Выпуск 16. (Который из-за короны существует пока только в электронном виде).
Весь сборник можно посмотреть по-ссылке. Mой опус - на стр. 147-154. Для удобства читателей копирую сюда (без ссылок). Отзывы и критика всячески приветствуются.
ОТ РЕЛИГИИ К «РАСЕ»: ИЗМЕНЕНИЕ РОССИЙСКОЙ ЕВРЕЙСКОЙ ПОЛИТИКИ И ЕВРЕЙСКОГО КОЛЛЕКТИВНОГО САМОСОЗНАНИЯ
Георгий Шавельский, последний протопресвитор русской армии и флота, в своих мемуарах описал, в частности такой эпизод:
Летом 1916 года ко мне явился юноша, в котором я с трудом узнал своего прежнего любимца - старшего Лихтенталя. Лихтенталь прямо начал с того, что он пришел ко мне, как к "своему батюшке", и что только я один могу помочь его горю. А горе его заключалось в следующем. Он желает поступить в военное училище, а его младший брат, окончивший в этом году курс среднего учебного заведения, - в Военно-медицинскую Академию. И тому, и другому отказано в приеме, ибо отец их - крещеный еврей. Они просили военного министра, - тот тоже отказал. Теперь вся их семья умоляет меня просить милости Государя.
Благодаря заступничеству Шавельского Лихтенталю-младшему все-таки удалось поступить в военное училище. У его ровесника, будущего писателя Евгения Шварца, таких высоких покровителей не оказалось:
В угрюмой, сургучной, канцелярской, недоброжелательной комнате писарь неохотно дал мне все справки. Выяснилось, что я — православный, рожденный русской и по документам русский — в военное училище поступить могу только с высочайшего разрешения, так как отец у меня еврей.
Эти и другие подобные истории стали следствием изменений, произошедших в российской еврейской политике накануне I Мировой войне. Прежде еврей, крестившись, избавлялся от всех ограничений, в том числе связанных с военной службой, и мог дослужиться не только до офицерских, но и до генеральских чинов. Однако принятые в 1912 году новые «Правила о приеме в кадетские корпусы» закрыли доступ туда не только крещеным евреям, но даже сыновьям и внукам выкрестов. Такое ограничение ввели и в Военно-медицинской академии. Это выполнялось неукоснительно, в академию не приняли даже сына профессора А. Данилевского‚ крещеного еврея‚ который был начальником этой академии.
Новые ограничения касались не только военной сферы. Так, в июне 1912 г. Третья дума приняла закон о двадцати пяти стипендиях для студентов, изучающих медицину, но не предназначенных для лиц, «родившихся в иудейской вере».
Иными словами, если прежде еврейская политика русских властей носила религиозный характер, то в начале XX века она начинает, чем дальше, тем больше приобретать характер расовый - государство постепенно перестает видеть разницу между крещеными и некрещеными евреями.
Аналогичные изменения происходят в это время и в российском правом дискурсе (несомненно, влиявшем на государственную еврейскую политику) который начинает принимать отчетливо расовый характер. Красноречивым примером может служить судьба двух депутатов-кадетов, Михаила Герценштейна и Осипа Пергамента. Герценштейн стал православным еще в 1887 году. Тем не менее, русские правые не видели разницы между ним и Максимом Винавером, отказавшимся креститься по принципиальным соображениям. Осип Пергамент, несмотря на крещение и брак с русской женщиной, так же до конца своих дней оставался для своих политических противников «Йоськой». Когда же он был избран депутатом Думы от Одессы, одесситы немедленно сочинили куплет:
Наш Йоселе Пергамент
Фур нахт парламент,
Ер ист дер гроссен фише
Унд танцт матчише.
Изменение российского правого дискурса, несомненно, частично было вызвано «тлетворным влиянием Запада». Не только русские левые (например, марксисты), но и правые охотно заимствовали идеи из Европы, где в те годы набирало силу расовое учение. Последовательным расистом был, к примеру, известный юдофоб Алексей Шмаков, утверждавший: «Вполне очевидно, что раса здесь играет первенствующую роль, что она должна быть основанием государственных мероприятий и что именно пренебрежение этим исходным элементом производило до сих пор европейские законодательства в самые странные заблуждения и порождало грозные опасности». Расистских взглядов придерживался так же психиатр Иван Сикорский, эксперт обвинения на процессе Бейлиса, назвавший убийство Ющинского «расовым мщением, или вендеттой сынов Иакова». Однако имеющиеся источники позволяют предположить, что, в гораздо большей степени, переход от религиозного дискурса к национально-расовому был вызван сугубо внутрироссийскими процессами.
Прежде всего, по сравнению с предыдущими эпохами качественно выросло количество русских евреев, принимающих крещение. В XX веке их стало так много, что Жаботинский называл это «нашим бытовым явлением», а историк Семен Дубнов – «эпидемией». Нельзя сказать, что никто из тех, кто менял религию, не руководствовался при этом религиозными соображениями. Однако подавляющее большинство евреев крестилось либо ради женитьбы на христианках (подобно упомянутым выше Герценштейну и Пергаменту»), либо «по убеждению» - в соответствие с шуткой гебраиста Хвольсона, который на вопрос, крестился ли он «по убеждению, неизменно отвечал «Я был убежден, что лучше занимать место профессора в Петербурге, чем место меламеда в Эйшишках». Богословские и канонические вопросы подавляющее большинство выкрестов совершенно не интересовали. В свою очередь, русские официальные лица, предлагавшие тому или иному еврею креститься, обычно рассматривали это как чисто деловое предложение, не заикаясь о каких-либо религиозных вопросах.
В связи с этим не удивительно, что не только правые, но и самые широкие слои русского общества переставали придавать крещению какое-либо значений. Крестившийся еврей оставался для всех евреем. Красноречивым примером здесь может служить случай упомянутого депутата Пергамента. Когда коллега-черносотенец Марков-второй вызвал Пергамента на дуэль, этот скандал широко обсуждался в обществе и прессе. При этом решительно все, от депутата-кадета К. Бардижа и симпатизировавшего октябристам В. Дорошевича до публициста-большевика В. Воровского неизменно называли Пергамента евреем, забывая о его крещении.
Другим примером могут служить мемуары театрального критика Сергея Ярона. Приводя длинный список евреев, служивших в киевском оперном театре, он меланхолично отметил: «Некоторые из них и перешли в православие» . На отношение к ним как к евреям этот факт, похоже, совершенно не повлиял.
Более того: отношение к выкрестам начинает меняться не только в нееврейском обществе, но и в еврейской среде. Времена, когда крещеный еврей подвергался остракизму, чем дальше, тем больше уходили в прошлое, особенно в более модерных кругах. Разумеется, некоторые модерные евреи (например, историк Дубнов или фольклорист и драматург Семен Ан-ский ) сохраняли традиционную непримиримость по отношению к вероотступникам, однако они, похоже, были в меньшинстве. Многие их современники не только не справляли траур по выкрестам, но продолжали поддерживать с ними родственные, дружеские и деловые отношения. Поэтому когда в 1912 году Дубнов попытался организовать петицию с осуждением вероотступничества, из этой затеи, в итоге, ничего не вышло:
Мне было поручено составить проект воззвания к еврейскому обществу о необходимости противодействовать эпидемии крещений путем морального осуждения дезертиров и возможной их изоляции…Текст этой декларации вызвал горячие прения в нашем совещании. Выяснилось, что одни не могут его подписать, так как имеют выкрестов среди родных или друзей и не могут порвать сношения с ними; другие находили здесь призыв к общественному бойкоту…Было ясно, что декларация не соберет достаточного количества подписей.
Многочисленные свидетельства позволяют утверждать, что для многих еврейских современников Дубнова и Ан-ского крещеный еврей все равно оставался евреем - особенно если он не забывал о своих бывших единоверцах, как, например, упомянутые Хвольсон и Пергамент. К примеру, близкий друг последнего, одесский присяжный поверенный Алексей Бугаевский, писал о нем: «Его связь с еврейством никогда не прерывалась... Он принадлежал к числу прозелитов, которых евреи всегда считали своим» . Успехи крещеных евреев порой становились предметом национальной гордости, как, например, в Киеве:
Как во время наших отцов, Киевский оперный театр был раздираем распрями...Но, впоследствии, когда Киевская опера имела одновременно двух крупных теноров: еврея Медведева и русского Кошица, партийная борьба … приобрела неожиданно еще национальную окраску и достигла максимума своего обострения. Евреи, гордясь наличностью в опере двух таких действительно крупных сил, как Тартаков и Медведев, старались всячески умалить достоинство русских артистов…
И тенор Медведев, и баритон Тартаков формально были православными. Однако киевских евреев это совершенно не смущало, равно как и Шолом-Алейхема, знавшего Медведева с детства и оставившего о нем весьма теплые воспоминания в своих беллетризованных мемуарах. (Крещение Пергамента Шолом-Алейхема не смущало тоже: в одном из своих рассказов дал этому депутату более чем комплиментарную характеристику ).
В открытом письме Петру Струве, спровоцированном т.н. «чириковским инцидентом» и последовавшей затем полемикой о национализме, упомянутый выше Винавер приводил следующий список евреев, внесших заметный вклад в европейскую культуру: «Левитан, Антокольский, Рубинштейн - у нас; Гейне, Берне, Маркс - у немцев». Все «немцы», а так же один из трех «русских» в этом списке – крещеные евреи.
Вопрос о том, что происходило с самосознанием самих крещеных евреев, требует самостоятельного исследования. Поэтому ограничимся лишь одним примером, опять-таки из жизни депутатов. Будучи избранным во 2-ю Думу, кадет Владимир Гессен, заполняя анкету, демонстративно записался как православный, но еврей по национальности. Судя по всему, Гессен был не одинок: как сквозь зубы признал Жаботинский (крайне негативно относившийся к вероотступничеству), «[многие] молодые люди нас утешают, что выход из религии не есть выход из национальности».
Причина изменения в отношении крещеных евреев, а так же самосознания многих из них, на наш взгляд, вполне очевидна: секуляризация российского еврейства, все более стремительная и массовая (и при этом, в отличие от Европы, практически не знавшая промежуточных форм вроде реформизма межу традиционной ортодоксией и секулярной модерностью ). «Еврей-интеллигент, заменивший ермолку цилиндром, фаршированную щуку – икрой и даже субботний отдых, по необходимости, воскресным» , естественно, чем дальше, тем больше затруднялся конструировать свою еврейскую идентичность на основе религии. Еврейство воспринималось ими, прежде всего, как национальность, этничность: в отличие от своих западных соплеменников, российские евреи считали себя не поляками/немцами/французами «Моисеева закона», но именно русскими евреями; вслед за известным еврейским деятелем Слиозбергом объединяющим фактором для евреев России они полагали не религию, а этничность . Некоторые еврейские интеллектуалы – например, идишист Хаим Житловский, сторонник концепции еврейства как нации, объединенной народным языком (идиш) –даже предлагали развернутое теоретическое обоснование, почему еврей может исповедовать любую религию, не исключая христианства .
Разумеется, это касалось, прежде всего, достаточно узких прослоек, а не традиционных масс местечкового еврейства. (Впрочем, картина и здесь была не столь однозначной, как нередко считают ). Однако невозможно отрицать, что это было достаточно массовое и заметное явление.
В советские времена еврейство окончательно станет национальностью, не связанной с религией . Однако этот процесс начался еще до революции – и был замечен и учтен, в том числе, царскими властями в их антиеврейской политике.