Среди прочего, мемуары представляют несомненный интерес с точки зрения конфликта хасидов и миснагедов (Котик хорошо знал и тех, и других: его дед был миснагедом, а отец стал хасидом).
Прежде всего, из мемуаров видно, что еще в 60-е годы XIX веке былые страсти не только не улеглись, но пылали с прежней силой. По подственнику хасидом, миснагеды справляли траур, как по покойнику или выкресту: Понятно, что Арон-Лейзер был рьяным миснагидом, а раввин - тем более, и когда к нему пришла как-то раз еврейка из Заставья и пожаловалась, что сын её стал хасидом, он ей велел «порвать одежду» и сидеть шиву. Отец-хасид мог побить взрослого сына, изъявившего желание учиться в Воложинской йешиве, и т.д. Ничего удивительного, впрочем, в этом нет: время сионизма и социализма еще не наступило, просвещенцы были немногочисленными, так что в отсутствие общего врага можно было воевать в свое удовольствие.
Кроме того, воспоминание Котика напоминает, почему появление хасидизма вызвало такую реакцию у традиционного религиозного руководства. . Вот, к примеру, как хасиды проводили 9 аба - пост в память о разрушении Храма:
9-го ава лили вёдрами воду под ноги, готовили колючки, которые, если застрянут в бороде, будет трудно вынуть. Катаясь со смеху, бросали друг другу в бороду такие колючки. Потом шли на кладбище, где росли колючки, и снова бросали их в бороду. Так девятое аба превращалось в день смеха и шалости.
9 аба как день веселья - это, как мы знаем, классика саббатианства ("Саббатианцы, как и большинство саббатианцев других регионов еврейского мира, тайно праздновали Девятое ава, превратив траурный день еврейского календаря в день веселья"). Равно как и рассуждения, обнаруженные Котиком в одной из хасидских книг:
Как-то в субботу днём я зашёл к нему домой. Он спал на диване, а возле него лежала книга избицких хасидов «Воды Шилоаха» Я взял книгу и заглянул в неё. Взгляд мой упал на главу о Пинхасе *(Глава толкует соответствующую главу Торы – Бемидбар (Числа), 25). Там было написано, что Зимри, сын Салу, был прав в отношении Козби, дочери Цура, с которой состоял с давних пор в браке. Дальше там говорилось о Пинхасе, который его пронзил копьём, не зная толком подробностей, а Моше Рабейну его оправдал, так как был Пинхасу дядей. Этого я уже не мог вытерпеть. Я взял книгу и тут же отнёс к своему дяде-раввину, прося его объяснить написанное. Раввин прочёл и схватился за голову – если автор книги–раввин такое делает из Моше Рабейну, то чего ждать от простого еврея!
В общем, у раввинов были несомненные основания для паники - помимо пренебрежения изучением Торы и постоянного хасидского пьянства, о чем Котик так же упоминает неоднократно.
Так же представляет интерес, что, в конечном итоге, оттолкнуло мемуариста от хасидизма - несмотря на то, что он испытывал к нему несомненную теплоту и симпатию:
Прежде всего меня отталкивал от хасидизма вопрос насчёт ребе, страшно чуждого характеру миснагида. Ребе самого по себе ещё можно выдержать. Но суматоха вокруг, его невероятное значение и то, что должность ребе передаётся по наследству, как у царей – отталкивало совершенно. Я ни в коем случае не мог поверить, что должен быть человек, да ещё не выбранный, а наследованный, которому было бы можно высказать то, что есть на сердце, доверить все ошибки, происходящие от природы или привычки. И чтобы этот человек тебя научил, как усовершенствоваться, победить свою дурную природу, дурные привычки и т.п. И его послушаться.
От хасидизма меня в юности также оттолкнуло то, что я много видел у бедных хасидов, как плохо живут их жёны. Мужья, хасиды, были всегда веселы и бодры, ели, пили, танцевали и пели вместе с другими хасидами, а их жёны и дети сидели дома в холоде и голоде. Бывало, что рабочий-хасид зарабатывал всего десять злотых или два рубля в неделю. Они мыли бараньи кожи зимой в реке, а их жёны и дети терпели голод и холод. Но мужчины после работы шли в штибль, веселились, кутили и пели и, как видно, мало сокрушались о том, что жена и дети сидят в холодной квартире голодные.
Мне это портило радость. Психологически можно нищего понять: что за польза от того, что и он будет сидеть дома с тоскующей женой и с детьми? Что, он их этим согреет, развеселит? Но на меня это сильно влияло, и мне больше нравились хмурые миснагиды, которые не радуются, не танцуют и не поют, зато больше находятся со своими жёнами и детьми, неся на себе тяжкое бремя содержания семьи.
Ну и в заключении - история о хасидских семейных ценностях. (Замечу в скобках, что аналогичные истории мне доводилось слышать о некоторых православных "старцах"):
Случился он с моим шурином Ехезкелем, сыном каменецкого раввина. У этого Ехезкеля совсем не осталось детей, и его дочь Двора, молодая женщина, чей свёкр умер в ночь её свадьбы, тоже прожила недолго. И реб Ехезкель со своей женой Хадас остались на старости лет без детей.
Реб Ехезкель восемь-девять месяцев в году проводил в поездках от слонимского общества за деньгами для Эрец-Исроэль и всё время сидел у ребе, став его правой рукой.
Как-то в Пурим сидит он так рядом с ребе за трапезой. Ребе наливает два стакана вина: для себя и для реб Ехезкеля. Оба пьют «лехаим». Присутствующие хасиды смотрят с завистью, как они пьют. И, отхлебнув, ребе говорит:
«Лехаим, лехаим, Ехезкель, с Божьей помощью – через год будет мальчик».
Хасиды открыли рты, не понимая намёка ребе - ведь Ехезкель с женой уже не могли иметь детей.
Ехезкель, однако, был умным хасидом и тут же понял благословенье ребе. Очень просто: развестись с женой и взять другую, моложе. С Хадас Ехезкель прожил сорок с чем-то лет, как два голубя. Был он весёлым человеком и очень порядочным. Такой же была его жена. Оба были удивительно хорошими людьми. К тому же она была большой чистюлей и прекрасной хозяйкой, и в доме у них всё дышало милым уютом. И эти шестидесятилетние люди выглядели всегда как молодые, только что влюбившиеся дети.
Но ребе намекнул.
Реализовать намёк ребе было очень трудным делом. Но хасид – всё равно, что хороший солдат. Ребе приказал, надо выполнять. И по долгом размышлении Ехезкель написал Хадас письмо. В письме он писал, что они должны развестись, что так считает ребе. А если так считает ребе, то значит это – божье повеление и его надо принимать с любовью. И она не должна, не дай Бог, считать, что может это изменить. И так, как небо может встретиться с землёй, так может она, начиная с сегодняшнего дня, быть его женой! Он ей даёт тысячу рублей, как написано в ктубе – то есть, деньги даёт ребе, так как своих денег у него нет. И она ещё может, даст Бог, найти еврея лучше, чем он, ещё может выйти замуж, и т.д., и т.п.
Жена прочла письмо и... упала в обморок. Сбежалась вся семья, поднялся крик:
«Что он хочет, этот бандит! Ножом её зарезать он хочет! Еврей уже прожил с женой пятьдесят лет, имел с ней шестерых детей, а теперь хочет с ней развестись! Что он себе думает, что?"
И её отправили в Слоним, к ребе и к мужу. Пусть они у неё там почернеют, как земля.
Но реб Ехезкель отправился уже за деньгами для Эрец-Исроэль, поручив ребе оформить развод.
Она стала сильно плакать и жаловаться - хотя бы перед ребе - но тот её перебил: «Женщина, ты уже не можешь иметь детей, зачем же тебе в этом мешать мужу? Ты что – хочешь, чтобы у твоего мужа не было никакой надежды на возрождение в будущем мире? Он ещё может взять способную рожать. Помни - если послушаешься меня, будешь долго жить, а лет через сто двадцать попадёшь в светлый рай».
Услышав такую речь, Хадас снова упала в обморок. Но разводу обмороками помешать не смогла. Ребе твёрдо стоял на своём. И она против желания взяла приготовленный развод. После этого реб Ехезкель дал ей деньги, и она, убитая, вернулась в Киев.
Позже каждый из этой парочки, которые так друг друга любили, по отдельности сыграл свадьбу.
В Киеве, куда она приехала, ей предложили очень удачную партию с хорошим евреем с деньгами, с положением, и т.п. Справили свадьбу, и в отношении к новому мужу она также была мягкой, верной и преданной. И глядя со стороны, о них говорили, что живут они, как голубки. И конечно, это не было преувеличением.
Реб Ехезкель же взял двадцатидвухлетнюю девушку... И был, таким образом, старше своей невесты на сорок лет.
С новой женой он имел двух девочек. Ребе промахнулся. С заработком были проблемы. Слонимский ребе велел слать ему достаточно на жизнь, и реб Ехезкель отправился в Иерусалим. И странный случай: Хадас со своим мужем тоже уехали в Иерусалим, и там ей пришлось жить на одной улице со своим бывшим мужем. И очень её огорчало, что у него – молодая жена и двое детей. И она даже как-то заболела от горя.
Реб Ехезкель вёл себя, как и дома, очень по-хасидски и приобрёл доброе имя. Иные приходили к нему для благословения, но он выходил из дома с таким «проклятьем»:
«Бог тебя благословит».
Конец реб Ехезкеля был плохой. Однажды в пятницу вечером, когда он стоял у стола и произносил кидуш, обвалился кусок потолка и ударил его по голове. Он был убит на месте.
Узнав, что случилось с её бывшим мужем, Хадас реагировала по-своему: всё время падала в обморок.
Так ребе разлучил двух людей, проживших вместе почти пятьдесят лет. Он имел власть, этот ребе!