Знакомство с питерскими театрами продолжает радовать все новыми режиссерскими находками.
О "Риголетто" от Санкт-Петербург оперы, в котором герцог оказался... бисексуалом, и перед каждой новой дамой прямо на сцене разминался с пажом, мы уже писали. А теперь - еще одна загадка: не пользуясь Гуглем и не заглядывая в афишу - какая классическая опера на классический сюжет закончилась вчера убийством и самоубийством... на вершине маяка! Причем жертва телепортировалась на место преступление из личных покоев дезабилье.
Подсказка: убийца имел отношение к морю (поэтому его и всех прочих персонажей-мужчин обрядили в морскую форму, причем у всех одинаковую, так что понять, кто на сцене есть ху, получалось не сразу).
UPDATE. В комментах есть правильный ответ, поэтому кто хочет сам, туда не ходи.
Пы. Сы. Пели, впрочем, очень хорошо, так что вечер удался.
Пы. Пы. Сы. И да, на вчерашней постановке аз, многогрешный, окончательно убедился, что главная беда современной оперной режессуры - даже не безумные сеттинги, куда режиссеры переносят действие. А бесконечное мельтешение у суета на сцене, никаких особых смыслов обычно не добавляющие, но изрядно отвлекающее от пения, а порой и откровенно мешающие петь.
Причем что самое забавное, всей это "современности" - сто лет в обед. Поскольку еще Федор Шаляпин жаловался:
Этими замечательными выдумщиками являются преимущественно наши режиссеры – «постановщики» пьес и опер. Подавляющее их большинство не умеет ни играть, ни петь. О музыке они имеют весьма слабое понятие. Но зато они большие мастера выдумывать «новые формы».
Глинка написал оперу «Руслан и Людмилу».Недавно я имел сомнительное удовольствие увидеть эту старейшую русскую оперу в наиновейшей русской же постановке. Боже мой!.. Мудрствующему режиссеру, должно быть, неловко было говорить честной прозой – надо было во что бы то ни стало показать себя новатором, выдумать что-нибудь очень оригинальное. В этой пушкинской сказке все ясно. Режиссер, однако, выдумал нечто в высшей степени астрономическое. Светозар и Руслан, видите ли, символизируют день, солнце, а Черномор – ночь. Может быть, это было бы интересно на кафедре, но почему публике, пришедшей слушать оперу Глинки, надо было навязывать эту замысловатую науку, мне осталось непонятным. Я видел только, что в угоду этому замыслу – не снившемуся ни Пушкину, ни Глинке – декорации и постановка оперы сделаны были в крайней степени несуразно.
Пир в киевской гриднице Светозара. Глинка, не будучи астрономом, сцену эту разработал, однако, недурно. Постановщик решил, что этого мало, и вместо гридницы построил лестницу жизни по мотиву известной лубочной картины – восходящая юность, нисходящая старость – и гости почему-то пируют на этой символической лестнице. На небе появляются при этом звезды разных величин, а на полу косо стоит серп луны: так, очевидно, полагается. Вместо луны светят лампионы так, что бьют в глаза зрителям и мешают рассмотреть остальные новшества. Бороду Черномора несут на какой-то особенной подушке, которая должна, вероятно, символизировать весь мрак, окружающий бороду, или что-то такое в этом роде. Но самое главное и удивительное это то, что во время самой обыкновенной сцены между Наиной и Фарлафом вдруг неизвестно почему и для чего из-за кулис появляются какие-то странные существа, не то это мохнатые и коряво-ветвистые деревья, не то это те черти, которые мерещятся иногда алкоголикам. Таких существ выходит штук двенадцать, а их нет ни в тексте Пушкина, ни в музыке Глинки.
Или вот, ставят «Русалку» Даргомыжского. Как известно, в первом действии этой оперы стоит мельница. Выдумщик-режиссер не довольствуется тем, что художник написал декорацию, на которой изобразил эту самую мельницу, он подчеркивает ее: выпускает на сцену молодцов, и они довольно долгое время таскают мешки с мукой, то в мельницу, то на двор. Теперь прошу вспомнить, что на сцене в это время происходить глубокая драма. Наташа в полуобморочном состоянии сидит в столбняке, еще минута – и она бросится в воду топиться, – а тут мешки с мукой!
– Почему вы носите мешки с мукой? – спрашиваю я постановщика.
– Дорогой Федор Иванович, надо же как-нибудь оживить сцену.
Что ответить? «Ступай, достань веревку и удавись. А я уже, может быть, подыщу кого-нибудь, кто тебя сумеет оживить…».