Current reading. Искусство умолчания, или советский историк между Сциллой и Харибдой
Натан Эйдельман в одной из последних своих книг приводит случай из своей ранней педагогической практики:
Постоянно вспоминаю, как мне, молодому учителю, были заданы хитроумные вопросы с оппозиционной задней парты: «Петр I прогрессивен?» — «Да, конечно». — «Крестьянские восстания в России прогрессивны?» — «Да, конечно». — «А если крестьяне, скажем, Кондратий Булавин и другие, восстают против Петра, — кто прогрессивней?»
Так вот читаючи нынче книжку Владислава Глинки Пушкин и Военная галерея Зимнего дворца (1949, переизданние 1988), аз, многогрешный, обнаружил, как практически в такой же ситуации оказался не молодой учитель, а маститый советский историк. И как "изячно" он из этой ситуации выкручивался:
Двум ведущим полководцам Отечественной войны, фельдмаршалам М. И. Кутузову и М. Б. Барклаю-де-Толли, Пушкин посвятил стихотворения «Перед гробницею святой…» и «Полководец».
Первое из них особенно интересно как свидетельство почти благоговейного отношения великого поэта к памяти Михаила Илларионовича Кутузова и высокой оценки его полководческого таланта.
Обстоятельства, при которых писалось это стихотворение, таковы. Политическая обстановка весны и лета 1831 года была столь напряженна, что казалось в любую минуту возможным выступление Франции, почти открыто грозившей России войной. Демонстрировала свое недружелюбие и Англия. Положение особенно обострилось после ряда неудач русских войск, обусловленных бездарностью главнокомандующего Дибича и его помощников Толя и Нейгардта, что толковалось европейскими врагами как симптомы бессилия русской армии, с которой, им казалось, легко было бы справиться.
Пушкин с тревогой следил за усложнявшейся политической обстановкой. Ее разбору он уделял много места в письмах друзьям, и в одном из них, от 1 июня, читаем: «Того и гляди навяжется на нас Европа». Именно к этому времени относится рассказ одного из знакомых поэта о том, как, встретив Пушкина на прогулке, мрачного и встревоженного, он спросил: «Отчего невеселы, Александр Сергеевич?» И услышал в ответ: «Да все газеты читаю». – «Что ж такое?» – «Да разве вы не понимаете, что теперь время чуть ли не столь же грозное, как в 1812 году».
Невольно рождался вопрос, кто мог бы встать во главе русской армии в случае нападения Франции и достойно отразить его. Таких полководцев в рядах армии Николая I не было. Пушкин с горечью понимал это. Царского любимца Паскевича поэт знал слишком хорошо и трезво оценивал его ограниченные возможности. Многочисленные немцы были еще бездарнее и не пользовались доверием в стране и в армии.
Читатель, разумеется,ждет уж рифмы роза, хотел бы узнать, на какой войне потерпели неудачу русские войска и проявили свою бездарность николаевские генералы. Но уважаемый историк не пишет об этом вообще ничего! Мол, кто знает, тот знает, а остальным и незачем.
И надо сказать, что, учитывая все обстоятельства дела, его таки можно понять! Поскольку благополучно пройти здесь между сциллой марксизма и харибной патриотизма потребовало бы такой эквилибристики (и удачи), что мало никому бы не показалось.
И да, насчет возможного нападения Франции - это, разумеется, случай так называемого вранья:
На всем протяжении восстания Франция не оказала ему никакой реальной помощи. Едва в Париже получили первые известия о восстании в Варшаве, французскому поверенному в делах в Петербурге
было поручено заверить царское правительство, что Франция не окажет помощи восставшим. «Франция стремится к укреплению связей, соединяющих ее с Россией в течение последних 15 лет» ,— говорилось в инструкции министерства иностранных дел. 28 декабря глава французского
правительства Лафит заявил в палате депутатов, что Франция не намерена вмешиваться в чужие дела и приложит все усилия, чтоб сохранить мир в Европе. «Франция отнюдь не хочет занять враждебную позицию в отношении России», — писал министр иностранных дел Себастиани французскому представителю в Варшаве Мортье 1 февраля 1831 года. После того как премьер-министром стал Казимир Перье, политика Франции приняла еще более явно антипольский характер.
Но дело не только в этом. Просто с учетом тогдашней географии - КАК автор этой гипотезы представлял себе французскую экспедицию для помощи повстанцам?
P. S. И да, нельзя не отметить, что историю создания Военной галереи Глинка, судя по всему, изложил достаточно объективно. Хотя, с учетом всех обстоятельств, там было где разгуляться в духе тогдашних идеологических установок.
Постоянно вспоминаю, как мне, молодому учителю, были заданы хитроумные вопросы с оппозиционной задней парты: «Петр I прогрессивен?» — «Да, конечно». — «Крестьянские восстания в России прогрессивны?» — «Да, конечно». — «А если крестьяне, скажем, Кондратий Булавин и другие, восстают против Петра, — кто прогрессивней?»
Так вот читаючи нынче книжку Владислава Глинки Пушкин и Военная галерея Зимнего дворца (1949, переизданние 1988), аз, многогрешный, обнаружил, как практически в такой же ситуации оказался не молодой учитель, а маститый советский историк. И как "изячно" он из этой ситуации выкручивался:
Двум ведущим полководцам Отечественной войны, фельдмаршалам М. И. Кутузову и М. Б. Барклаю-де-Толли, Пушкин посвятил стихотворения «Перед гробницею святой…» и «Полководец».
Первое из них особенно интересно как свидетельство почти благоговейного отношения великого поэта к памяти Михаила Илларионовича Кутузова и высокой оценки его полководческого таланта.
Обстоятельства, при которых писалось это стихотворение, таковы. Политическая обстановка весны и лета 1831 года была столь напряженна, что казалось в любую минуту возможным выступление Франции, почти открыто грозившей России войной. Демонстрировала свое недружелюбие и Англия. Положение особенно обострилось после ряда неудач русских войск, обусловленных бездарностью главнокомандующего Дибича и его помощников Толя и Нейгардта, что толковалось европейскими врагами как симптомы бессилия русской армии, с которой, им казалось, легко было бы справиться.
Пушкин с тревогой следил за усложнявшейся политической обстановкой. Ее разбору он уделял много места в письмах друзьям, и в одном из них, от 1 июня, читаем: «Того и гляди навяжется на нас Европа». Именно к этому времени относится рассказ одного из знакомых поэта о том, как, встретив Пушкина на прогулке, мрачного и встревоженного, он спросил: «Отчего невеселы, Александр Сергеевич?» И услышал в ответ: «Да все газеты читаю». – «Что ж такое?» – «Да разве вы не понимаете, что теперь время чуть ли не столь же грозное, как в 1812 году».
Невольно рождался вопрос, кто мог бы встать во главе русской армии в случае нападения Франции и достойно отразить его. Таких полководцев в рядах армии Николая I не было. Пушкин с горечью понимал это. Царского любимца Паскевича поэт знал слишком хорошо и трезво оценивал его ограниченные возможности. Многочисленные немцы были еще бездарнее и не пользовались доверием в стране и в армии.
Читатель, разумеется,
И надо сказать, что, учитывая все обстоятельства дела, его таки можно понять! Поскольку благополучно пройти здесь между сциллой марксизма и харибной патриотизма потребовало бы такой эквилибристики (и удачи), что мало никому бы не показалось.
И да, насчет возможного нападения Франции - это, разумеется, случай так называемого вранья:
На всем протяжении восстания Франция не оказала ему никакой реальной помощи. Едва в Париже получили первые известия о восстании в Варшаве, французскому поверенному в делах в Петербурге
было поручено заверить царское правительство, что Франция не окажет помощи восставшим. «Франция стремится к укреплению связей, соединяющих ее с Россией в течение последних 15 лет» ,— говорилось в инструкции министерства иностранных дел. 28 декабря глава французского
правительства Лафит заявил в палате депутатов, что Франция не намерена вмешиваться в чужие дела и приложит все усилия, чтоб сохранить мир в Европе. «Франция отнюдь не хочет занять враждебную позицию в отношении России», — писал министр иностранных дел Себастиани французскому представителю в Варшаве Мортье 1 февраля 1831 года. После того как премьер-министром стал Казимир Перье, политика Франции приняла еще более явно антипольский характер.
Но дело не только в этом. Просто с учетом тогдашней географии - КАК автор этой гипотезы представлял себе французскую экспедицию для помощи повстанцам?
P. S. И да, нельзя не отметить, что историю создания Военной галереи Глинка, судя по всему, изложил достаточно объективно. Хотя, с учетом всех обстоятельств, там было где разгуляться в духе тогдашних идеологических установок.